ДЕТИ ВОЙНЫ. Часть 4.

Продолжение. Начало в №3 от 25 января, №8 от 1 марта, №10 от 15 марта

Бабушка накормила нас зелёными щами и варёной картошкой. Говорит: «Ну, ладно, ночуйте сегодня, а вечером расскажете нам про Ленинград, про Тихвин…».

Вечером пришли в дом женщины и принесли кто картошки, кто хлеба и наша котомка стала полной. А бабушка сказала, что нас надо направить к Сашке. Он призрит (приютит) нас и поможет продуктами. Ну а мы рассказали, что Ленинград не сдан, что к нему строится дорога, и что наша мама тоже работает где придётся: на постоянную работу её не брали, потому что перед войной арестовали папу как врага народа, и она зимой расчищала от снега железную дорогу, а летом рубила в лесу сучья; рассказали, что в нашей школе госпиталь, поэтому мы не учимся. После войны будем учиться. Так прошёл ещё один день нашей самостоятельной жизни военного детства.

Утром хозяйка дома и бабушка покормили нас картошкой, дали по стакану молока. Бабушка сказала: «Авдотья, покажи им дорогу к Александру». Поблагодарив бабушку, Авдотью с дочкой Глашей, попрощались с ними и вышли со двора. Утро было слегка морозное, солнечное и дорога была наезженная, и мы зашагали по ней в неизвестность.

Идя по дороге, мы увидели вдалеке от неё деревню и решили, что это и есть деревня дяди Саши и свернули с дороги. Уже смеркалось… Мы подошли к дому, постучались. Нам ответили, и мы попросились ночевать. Милостыню не просили, так как у нас был хлеб, а попросили кипяточку. «Кипяточку дадим, – сказал с печки мужчина, скорее всего дед, – а ночевать… у нас по очереди разводят. Сiдайте за стол», – и вышел на улицу. Из-за печки вышла пожилая женщина с крынкой кваса в руках. «Будете?» – поставила её на стол. Витя достал из своего мешочка две картошины, я из своего – два кусочка хлеба.

«Вы откуда и куда?» – спросила она и села рядом на лавку. «Мы из-под Ленинграда». «И куда вы и к кому?». Витя сказал: «Тётенька, мы приехали милостыню ради Христа просить. Мы очень голодаем там…», – и рассказал кто ещё у нас есть: про младшего братика Валю, бабушку, маму и деда. И о том, что наши дядя Вася и дядя Петя на войне. А дядя Саша, хоть его не брали, ушёл добровольцем, когда немцы захватили Тихвин. Он вместе с двумя своими товарищами пошёл с наступавшими солдатами освобождать Тихвин.

С улицы возвратился дед и сказал: «Ныне очередь Маланьи, в избе тепло». «Николай, да ребятишки-то с Ленинграда, оказывается». «Да, ну!» – обрадовался дед. И они наперебой стали расспрашивать, как и что в наших краях. Мы сколько знали – всё рассказали. Витя всё больше о зенитчиках рассказывал, так как он всё время пропадал у них, и даже во время бомбёжек. Закончив с расспросами, дядя Николай сказал: «Мать, дай им щей-то похлебать», – и закурил «козью ножку». Щи были вкусные и не очень горячие.

Пришла Маланья с прялкой. Дядя Николай стал пересказывать наш рассказ, а Витя всё ему поддакивал, а про зенитчиков сам повторил. Вошли ещё две женщины. Одна с прялкой, другая с куделей. Они говорили о своём, нам непонятном… Сытый ужин и усталость сделали своё дело: мы с Витей на лавке и уснули.

Утром проснулись разутыми, укрытыми шубой, лежащими головами в разные стороны. Было ещё темно. Хозяйка дала нам по стакану молока и по ломтю хлеба. А ещё она дала нам, хоть и старые, но шерстяные носки, приговаривая: «Так будет теплее».

Дядя Николай и хозяйка пошли на работу. Один на конюшню, другая на ферму. Нам они сказали, что если понадобится, то приходите снова, мы вас знаем. Мы сказали спасибо и разошлись. В деревне было тихо. Из труб валил дым. Рассветало. Мы обошли дворы. Деревня добрая, люди хорошие. Наши котомочки пополнились. И мы решили ехать домой, чтоб хлеб не попортился. По пути к станции мы встретили ещё одну деревню. Нам снова повезло: нас накормили овсяным киселём, а наши котомочки потяжелели. Довольные собой и радостные мы пришли на железнодорожную станцию «Овинище».

На вокзале мы хотели взять билеты, но билетов не было, а стоянка поезда короткая. Нужно было быстро либо на крышу вагона взобраться, либо снова найти ящик пустой под вагоном. На этот раз мы вдвоём сели на подножку вагона. Ехать на подножке очень холодно. Мы сильно замёрзли. Не доезжая до Пестово, был разъезд. Из вагона, открыв дверь, выглянула проводница и увидела нас, и стала браниться, но не по злобе. Я дала ей деньги, что были на билет, и она впустила нас в вагон. Сказала, чтоб залезли под лавку и не смели воровать, не то сдаст в милицию.

До Кабожи доехали под лавками хорошо. А с Кабожи мы ехали в вагоне, как и все пассажиры. В Подборовье мы к своей родной тёте Ане не пошли, а сразу перешли на противоположную от вокзала сторону вагона и сели на подножку. Поезд тронулся. Конечно же, мы снова промёрзли, но счастливые приехали домой.

Мамочка, увидев нас, плакала, приговаривая: «Хорошие мои, ничего не болит?» А братишка Валечка прыгал возле нас, радуясь приезду. Мы подали котомки маме, а она, говоря потом-потом, деточки, потом, пошла растапливать баню.

А вечером пришли мамина подруга и наша тётя Надя с дочкой Ритой. Тётя Надя принесла козьего молока, мама нажарила привезённую картошку и вскипятила чаю. Мы ели, пили чай и веселились. Мама расспрашивала и плакала. Тётя Надя успокаивала её. Потом мама понесла дедушке и бабушке хлебца и картошки. Мы же, счастливые, легли спать.

Зима шла к концу… Я с Виктором снова в дороге. Решили навестить ту, первую деревню, первый дом и спросить: «Куда же они нам показали дорогу, а мы заблудились?»

Приехав на станцию Овинище, как и в прошлые поездки, на подножке вагона, мы пошли по грунтовой дороге. Вечерело. Нам стало страшновато, ведь кругом был лес. И мы вернулись на вокзал. На вокзале было много народу и нас никто не выгонял. Пришёл поезд, идущий в Москву. Вокзал опустел. На ночь мы остались одни. Я присмотрела место за круглой печью и за ней мы спрятались и уснули. Проснулись уже утром. Вокзал наполнялся людьми. Очень хотелось кушать. У меня в кармане был небольшой сухарик, который я не съела в Кабоже. Разломав его пополам, поделилась с братом.

На этот раз мы пошли другой дорогой. В пути мы мечтали, как будет хорошо после войны. Наши мечты прервал окрик мужчины, который ехал на дровнях: «Вы куда это идёте, кто вы?» «Мы идём в какую-нибудь деревню…», – ответили мы вместе. «Понятно, – сказал мужчина, – но там нет деревни, там заимка и лес. А деревня там, вы поворот прошли». «Дяденька, возьмите нас в деревню», – попросился Витя. «Конечно, возьму, куда уж вам идти. Скоро ночь будет». Мы сели в дровни и зарылись в сено, чтобы было тепло. Больше он нас не расспрашивал, а вынул из котомки кусок хлеба, разломал его пополам и дал нам, говоря: «От зайчика гостинец». Мы засмеялись: гостинец от зайца нам был знаком – наш дедушка всегда угощал нас, придя из лесу.

Вскоре мы приехали в деревню. Она была большая. Было уже темно. Я спросила, у кого можно переночевать. Мужчина сказал: «Переночуете у нас, а там посмотрим, что вы за птицы, вернее, птенчики». Я заметила, что он больше одной рукой делает. Рукав другой руки в кармане одежды. Он дал поводья Вите в руки. «Подержи, – говорит,– крепче». Лошадь замотала головой, и Витя басом крикнул на неё: «Не балуй!» Сено с дровней мы внесли во двор. Дали сена и лошадке. Потом вошли в избу. В избе было тепло и пахло вкусным. В животах у нас сильно забурлило. Дяденька был весёлый, разговорчивый, что-то говорил хозяйке, смеялся чему-то, радовался своей работе. Но мы настолько были голодны, что не прислушивались и не понимали, о чём они говорят. Наконец, хозяйка сказала, чтоб мы разделись, вымыли руки и сели за стол. Мы это с радостью исполнили. Ели мы молча.

Когда мы поели, мужчина сказал: «Давайте знакомиться, кто такие, откуда и куда, я всё хочу знать. Меня звать дядя Саша. А вас? Говорите по очереди, не перебивайте друг друга». Витя сказал: «А я догадался, что вы «тот Саша», к которому нас послали на станции Пестово. Там рядом деревня. Мы у тёти Авдотьи две ночи ночевали, и к ней учитель приходил». Тогда дядя Саша попросил рассказать о себе. Мы рассказали о себе, о том, как в 1935-1937 годах раскулачили нашего дедушку с его семьёй (а у него была всего одна лошадь и корова Панька), а зимой 1941 года пришли и за папой трое милиционеров. В марте его осудили по 58 ст. как врага народа. В июне началась война, а в ноябре нашу семью вывезли из Ефимовской в Красноярский край. Весной 1942 года мы снова возвратились в Ефимовскую. Маму на работу не брали, продовольственных карточек (на детей тоже) не давали, а дом наш, который отобрали, когда папу увезли, – разбомбило и мы живём в бабушкином хлеву, где когда-то стояла корова Панька и были куры. Дядя Саша, слушая нас, много курил. Потом сказал: «Ладно, давайте спать, а там поглядим». Обогретые, сытые мы легли спать на полатях.

Утром дядя Саша взял с собой Витю на работу, а я осталась с тётей Наташей и помогала ей по хозяйству: чистила картошку, прибирала на кухне. Тётя Наташа была красивая, добрая, весёлая. Она знала много длинных песен про то, как жилось раньше, и про весёлые дела, и про Стеньку Разина и тому подобные. Любила петь песни на стихи Сергея Есенина. Она вязала кружева, спрашивая, люблю ли я вязать, и сама же отвечала: «Должна любить», – и стала учить меня, как крючок в руках держать. Заметив, что мои руки часто лезут в голову, сказала: «Ну-ка, дай я посмотрю, что там у тебя, расплети косу-то…». Наклонив к себе мою голову, она охнула: «Ну и накопила ты дармоедов по всей голове! Давай-ка выгонять их отсюда, им не место в красивой косе». Она сняла с керосиновой лампы стекло, вынула из неё фитиль вместе с горелкой и стала этим фитилем мазать мою косу и голову. Затем она обвязала мою голову толстой тряпицей.

Людмила ПЕРЕВЕРЗЕВА.
(Продолжение следует)

Источник: Газета "Рабочее слово", №15 (2795) от 19 апреля 2017